Середина девяностых не так давно закончившегося века – время тяжёлое и страшное для большинства людей, живших в ту пору не только на территории вновь родившегося государства Российская Федерация, но и для тех, кто оказался за бортом этой молодой страны и вынужден был жить на осколках когда-то гигантского СССР. Тяжелее всего, наверное, пришлось жителям среднеазиатских стран, бывших республик Советского Союза, для которых самостоятельность значила откат практически в средневековье. Великий же борец за права людей и просто «добрый» человек А.И. Солженицын вообще пренебрежительно назвал их «азиатским подбрюшьем», когда рассказывал, «Как нам обустроить Россию».
И хлынула волна эмигрантов и гастарбайтеров оттуда по всему миру, но прежде всего в оставшуюся всё же гигантской Россию. Шли они даже не в поисках лучшей доли, а просто для того, чтобы выжить, потому что дома не было совсем ничего: ни работы, ни денег, ни возможностей и перспектив. Часто дом родной становился пепелищем, иногда в самом прямом смысле этого страшного слова.
В России было немногим лучше. Голодная страна, окончательно озлобившись, в лучшем случае просто косо смотрела на «понаехавших», а в худшем… В худшем – просто убивала тех, кто не обладал славянской внешностью. Да и своих не щадили. Все. И бандиты, и милиция, и власти.
Москва тогда впервые за долгие годы относительной сытости на фоне всей остальной страны жила по талонам. На водку, табак, сахар. Столица наша превратилась в гигантский блошиный рынок, где торговали всем мыслимым и немыслимым.
Помните те малюсенькие будочки «Мосгорсправки», которыми когда-то были утыканы все перекрёстки Москвы? Так вот, даже не сменив вывеску, будочки те превратили в коммерческие магазины, в которых продавалось всё, от презервативов до кожаных курток и диковинных японских телевизоров. И москвичи подходили к тем «магазинам», чтобы, хотя бы из-за стекла, воочию увидеть продукцию известных ещё в Советском Союзе понаслышке марок «Sony» и «Panasonic».
Те же, кому не повезло ещё больше, чем владельцам будок-магазинов, торговали «на газетке». И это не метафора. Люди выходили просто на улицу, расстилали на земле газету и вываливали на неё всё, что, по их мнению, могло быть куплено: поношенную обувь, книги, электрические лампочки, вывернутые в подъездах, старые шнуры от утюгов, много лет назад сгоревших, бельевые верёвки и прищепки.
Хорошо помню одну из центральных улиц Москвы Кузнецкий мост в эти трагические дни. От метро до Большого театра идёшь, словно сквозь строй. А с двух сторон от тебя стоят благородные старухи, седые старцы, забулдыги с опухшими лицами, люди вполне цветущего возраста, развязные молодые ребята… Многие поначалу прятали глаза. А потом – ничего, привыкли. Человек ведь ко всему привыкнуть может, даже к постоянному унижению и нищете. И к злобе тоже…
Позднее власти начали пытаться «цивилизовать» эту стихийную торговлю. В разных концах Москвы стали возникать рынки, которые, как раковая опухоль, разрастались, всасывая в себя новые территории и всё прибывающих людей. Со стороны, например, метро «Измайловский парк» зародился один из таких рынков. И рядом с метро «Черкизово» — другой.
Оба этих порождения власти и криминала двигались навстречу друг другу, пока не слились в дружественных объятиях и не превратились в гигантское микрогосударство со своею властью, полицией, народом. Так вот и родился тот самый знаменитый на всю страну (и не только нашу!) Черкизон – самый большой рынок в Европе, не так давно почивший в бозе. Точнее – разломанный на несколько кусков и вновь, как чёрное проклятое семя, разбросанный по различным окраинам Москвы. И растут теперь новые Черкизоны в Люблино, рядом с «Садоводом»…
Тот, первый Черкизон, был страшен и любопытен одновременно… Страшен потому, что здесь торговали, обманывали, брали в заложники за тюк товара, убивали. Любопытен потому, что здесь, на относительно небольшой территории, сосуществовали люди самых разных национальностей. Тут они работали, жили, играли свадьбы, рождали детей, болели и умирали.
… Я всю жизнь работаю в школе. И тогда – тоже. Хорошо помню, что зарплата у нас каждый месяц была разной, с учётом фантастической инфляции, захлестнувшей своей удавкой всех.
Выхожу как-то из школы, получив зарплату, выданную какими-то игрушечными деньгами, больше похожими на фантики, и, чувствуя в кармане увесистую пачку этих смехотворных банкнот, даже не знаю, много или мало я получил. Ориентир – коммерческая палатка недалеко от школы, точнее – цены в ней. Подхожу, поднимаю глаза с надеждой к витрине… И… Это даже не страх, а тоска какая-то сжимает сердце, когда после недолгих подсчётов понимаю, что купить могу на все деньги, которыми владею… 3 пачки американских сигарет «Bond»… А до следующей зарплаты 2 недели, если, конечно, не задержат, вовремя дадут.
Что делать? Как жить? Бросать школу? Но кому я нужен со своим русским языком и литературой? Кроме того,- призвание, всё-таки… И ещё – дети, мои ученики…
Однажды прямо в школу к нам привезли грузовик с «гуманитарной помощью» из Бельгии, кажется. Каждому ученику в руки выдавали одну длинную такую, узкую, ярко раскрашенную банку с колбасным фаршем. А учителям – по две. Смотрю из окна своего кабинета, где только что, на последнем уроке, говорил о величии духа героев Достоевского, и вижу две очереди, выстроившиеся к той фуре. Стыдно.
Не пойду. А дети мои, ученики… Открыли прямо здесь те банки, выковыривают из них пальцами тот самый колбасный фарш и едят. Младшие бегают по двору, орут, радуются. В детстве ведь радость живёт не снаружи, а внутри каждого человека. Хорошо помню, о чём тогда думалось: «Это мои дети.
Это будущее моей страны. Наше счастье и надежда наша… Где-то среди них и моя Верка Фёдорова, которая мечтает поступить в литературный институт, а сейчас пишет рыцарский роман. О чём будет её следующее творение? Об этой вот очереди? А Женя Эйхман пишет картины маслом. На следующей главными объектами изображения станут эти ярко раскрашенные банки. »
Вышел из школы, когда очереди уже иссякли и грузовик уехал. Вижу, весь двор усеян растерзанными банками. Поднял одну, рассмотрел. Среди ярких жёлтых, красных и чёрных этикеток нашёл срок годности… Свежее. Было год назад…
Именно тогда и понял, что не смогу я бросить своих детей. Никогда. Без меня им будет ещё хуже…
… А, чтобы самому выжить,- нашёл решение. В выходные ходил на тот самый Черкизовский рынок и с утра до вечера стоял продавцом в каком-то контейнере, торговавшем всякими мелочами. Стыдно было первое время – ужасно. Однажды вижу – идёт вдоль ряда торгующих директор моей школы, а у меня ещё и сын её учится. И вообще мы с нею в добрых отношениях.
Не знал, куда деваться. Захлопнул дверь контейнера своего, подождал. Пронесло, кажется… А ещё когда-то вдруг окликнули меня по имени и отчеству. Оборачиваюсь и вижу свою коллегу — математику у нас в школе преподаёт. Чувствую, как краснею, даже волосам горячо.
Она всё поняла, великодушная, и говорит мне шёпотом: «Не волнуйтесь вы так, я сама женским бельём в соседнем ряду торгую».
И соседка у меня очень милая. У неё бойко шли носки и трусы мужские. А совсем недавно Лариса Степановна была отличным хирургом, когда-то оперировала мою маму. Она уже не стесняется. Стоит в потёртой норковой шубе, подпоясанной шерстяным платком, и в валенках с калошами. Она-то и научила меня не стыдиться нынешнего нашего положения: «Что вы, милый Боренька!
Нечего стыдиться. Вон, видите, человек напротив нас мумиё торгует? Это бывший главный инженер крупнейшего на Алтае металлургического комбината. Вы же не воруете, а честно зарабатываете свои деньги. Кроме того, ещё смогли найти в себе силы, чтобы в наше время профессии своей благородной не изменить.
Я вот не смогла: муж болеет, его лечить надо, сын работу потерял, а у него у самого двое детей. Как могу — помогаю…» Очень был я ей тогда благодарен за такую поддержку.
Постепенно начал я осваиваться на Черкизоне. Знал уже, что в самых его недрах, на «Щебёнке», где торгуют оптом и где не протолкнуться от приезжих «бизнеследи» из Могилёва, Курска, Владимира, загружавших двухколёсные тележки выше собственного роста, можно и для себя что-то подешевле купить.
Стал различать внешне китайцев и вьетнамцев, и среди тех и других уже приятели у меня появились. Помню один такой случай…
К контейнеру моего соседа-вьетнамца Люка подходит китаец. Говорят они, разумеется, по-русски. Но акцент у обоих – чудовищный. Зато – у каждого свой. И вот такой диалог:
— Кока тоит?
— Сё?
— Кока тоит, прашиваю.
— Сё?
— Нипонимаш?
— .
— Тьфу, сёрт нерукий.
А жена того вьетнамца, Бан (русские продавцы зовут её «Баня»), держит малюсенькое кафе в конце нашего ряда, где готовит национальные вьетнамские блюда.Меня звала она «Моква» («Москва» значило это на русско-вьетнамском языке), потому что выговорить, а тем более запомнить моего имени она решительно не могла. Однажды пришёл я на рынок простуженным. Баня увидела меня и позвала к себе в кафе отведать горячего супа. Фа – так он называется…
Попытаюсь передать вам то состояние гастрономического шока, в которое я впал после дегустации: попробуйте раскалить на огне напильник… нет, лучше – рашпиль (у него насечка крупнее!) и тут же его проглотить. Вместе с деревянной ручкой. И тогда вы получите примерно половину тех ощущений, которые испытал я после вьетнамского Фа… Правда, простуда тут же прекратилась…
А однажды видел, как вьетнамцы защищали своего, когда несколько ребят, обладавших кавказской наружностью и рано обозначившимися животами, уж очень агрессивно пытались объяснить хрупкому жителю далёкой страны, кто на Черкизоне хозяин. Вьетнамцев вдруг, как тараканов, стало много-премного, выбежали ото всюду. Они даже не били грубиянов, а как-то словно бы… сновали… между ними.
Несколько мгновений. Всё. Темпераментные кавказцы куда-то делись. Вьетнамцы спокойно разошлись и продолжили торговлю, ласково зазывая покупателей померить у них замечательные джинсы любой фирмы мира.
Вскоре я понял, что Черкизовский рынок похож на большой слоёный пирог, где слои очень определённы и чётко разграничены.
Развозят по рынку тележки и кричат: «Чай, кофе, хачапури, кексиии…» — только грузинки. Толкают перед собою гигантские металлические телеги с товаром и гортанно восклицают: «Дорогууу… Осторожьнооо. » — только таджики. Нанимают продавцами к себе ядрёных горластых гэкающих украинок, которые потом и «вторую смену» с ними ночью в постели отрабатывают, только азербайджанцы.
Были на Черкизово свои, национальные, рынки: вьетнамский, китайский, азербайджанский. Во главе каждого из них стоял, естественно, свой «свадебный генерал». К каждому из таких вот «директоров» запросто заходили мрачные чеченские пареньки, но ненадолго. Вертикаль власти, таким образом, тоже была организована по национальному принципу, вздымалась всё выше и выше.
И цепь эта уходила куда-то наверх. В небеса, наверное. И конец её сжимал в своём жилистом кулаке, скорее всего, сам «Бог». Интересно, какой национальности был он?
Так уж получилось, что самым ярким моим впечатлением от Черкизовского рынка стали таджики. Одна семья. Четверо братьев. Вернее, братьев было пятеро. Но один, самый старший, никогда не приезжал в Москву: он жил где-то под Душанбе, покоя старость своих родителей. А четверо младших здесь, в Москве, зарабатывали, чтобы кормить всю огромную семью (все они были женаты и имели детей) у себя на родине…
Со старшим, Толибом, мы часто и подолгу беседовали. Он-то мне и рассказал, почему они здесь. Отец их был в советское время председателем знаменитого на весь Таджикистан колхоза. Теперь стар, вышел на пенсию, размер которой в пересчёте с национальной валюты составляет… один доллар в месяц. Сам Толиб – врач-педиатр.
Его зарплата была двадцать долларов. Частная практика тоже не спасала: людям просто нечем платить врачу за здоровье своих детей, а потому смертность в стране в последние годы очень выросла. Вот и стал Толиб ездить в Москву, чтобы забрать деньги, увезти их почти нелегально домой, чтобы дать возможность семье хоть как-то существовать.
Трое младших, Олим, Юсуф и Бахтиёр, живут в Москве практически постоянно. Олим ездит в Китай, закупает там огромные партии обуви и гонит её фурами в Россию. Все вопросы с таможней и прочими властями решает он – человек сдержанный,решительный и бывалый в свои 26 лет. Следующий по старшинству – Юсуф. Маленький, похожий на утёнка, очень приветливый и ласковый.
Он и торгует, и улаживает отношения с хозяевами рынка. Организует питание для братьев и (простите уж меня за откровенность) сексуальную жизнь для них: договаривается с местными торговками об оказании интимных услуг. Прямо здесь, на рынке. Контейнер на несколько минут закрывают… там всё и происходит.
Более всех из них нравился мне младший, Бахтиёр. Ему 22. Ослепительной красоты человек. Его даже не портили традиционные два золотых зуба справа. Он с большим уважением относился ко мне, потому что знал, что я учитель.
Расспрашивал меня о моих учениках, говорил, как сам учился в школе. И очень любил рассказывать мне анекдоты (приличные, разумеется), а я очень любил их слушать в исполнении Бахтиёра, потому что после каждого анекдота он мне его ещё и объяснял. Именно объяснения и были кульминациями повествования:
— Давайте я вам расскажу один анекдот,- обычно начинал он.- В самолёте летят два человека, один из них всё время жалуется другому, что он неудачник, а потому очень не хотел лететь. Когда вышла стюардесса и сказала, что самолёт терпит крушение над океаном, и потому она раздаст всем пассажирам спасательные пояса и свистки, чтобы отпугивать китов, в большом количестве обитающих здесь, неудачник сказал соседу: «Вот точно, мне или неисправный свисток достанется, или кит глухой попадётся…»
Я вежливо смеялся. А потом смеялся уже искренне, видя, как лучатся глаза Бахтиёра, довольного тем, что доставил мне минуту радости. Но рассказчик не останавливается и продолжает с сильным азиатским акцентом:
— Понимаете, Борис Олегович, он испугался, что если свисток неисправный, то он не сможет предупредить кита, что падает на него, а если кит будет глухой, то даже если свистеть громко, он всё равно не услышит.
Тут уж я смеюсь совершенно искренне. Бахтиёр считает, что история нуждается в увесистой коде, и финиширует:
— А посмотреть вверх кит же не может…
Я, сквозь уже гомерический смех, спрашиваю:
— Почему же?
— Ну, он же рыба. А зачем рыбам смотреть вверх? Выше них только вода и Аллах. Но они про это не знают.
Ну нельзя было не восхищаться таким замечательным пареньком!
Когда у него закончилась временная регистрация в Москве, я предложил помочь продлить её. Были у ребят и свои каналы, но уж очень мне хотелось доказать им, что не всё в России за деньги, что существуют здесь и простые человеческие отношения.
Сделали мы её честно, по всем правилам. За один день. И ни копейки не переплатили. Хотя унизительно долго рассматривал нас майор в паспортном столе, сверяя фото в паспортах с нашими лицами.
Через два дня расстроенный Бахтиёр подошёл ко мне на рынке и сказал, что сегодня утром, когда шёл он на работу, остановил его милицейский наряд, проверил документы. Всё было в порядке. Но лейтенант всё не отдавал назад бумаги, а потом спросил:
— Что, не понимаешь.
— Не понимаю,- ответил ему Бахтиёр.
— Ну тогда и стой здесь, пока не поймёшь,- сказал милиционер, сел с напарником в машину и увёз с собою документы — и свидетельство о регистрации, и паспорт.
Не знаю, как, но братьям и землякам удалось отправить Бахтиёра на родину, чтобы там восстановить паспорт. Прощались мы с ним как-то грустно, словно оба понимали, что уж более никогда не встретимся…
… Через несколько дней после его отъезда, ночью, кто-то поджёг контейнер моих друзей- таджиков. А Олим и Юсуф, словно специально, остались в тот вечер ночевать в нём. Или специально остались охранять товар.
Когда я узнал о трагедии, почему-то вспомнил один наш разговор со старшим из братьев, Толибом. Я как-то сказал ему: «Хорошие у тебя братья. Мужчины настоящие и честные».
Он помолчал, подумал, потом ответил с сильным акцентом:
— Дааа, нишаво получились…
Земля вам пухом, мои дорогие ребята. И вечная память…
… Почти все мы выжили. Живём и теперь. Уже легче. И более всего боимся, чтобы бунинские «Окаянные дни» вновь не стали книгой современной…
Источник: proza.ru
Будни Черкизона. Задаток.
Принято сегодня вспоминать и ругать «лихие 90-е», вот и я решила «вставить свои 5 копеек».
Пришлось мне в те времена работать на Черкизовском рынке, в просторечье — Черкизоне.
Чтобы было понятно, я из «понаехавших», жила на Украине, работала в школе, муж служил в милиции, зарплату бюджетникам
сначала задерживали, а потом просто перестали платить. Разговор при этом был короткий — кому что не нравится — заявление на стол, вас никто не держит. И вот, просидев полгода без зарплаты, влипнув в долги, решила ехать в Москву.
Никто меня там не ждал, родственников и знакомых не было, но подогревала мысль, что все, кто уже уехали, как-то устроились и работают.
В Москве оказалось, что единственная реальная работа без прописки — это рынки, и в частности Черкизовский. О Черкизоне ходили самые нелестные слухи. Продавцами на нем, в основном, работали женщины с Украины, а хозяевами торговых точек были азербайджанцы.
Эти «хозяева жизни» (за редким исключением) в силу своего особого менталитета, или воспитания, а может еще каких причин, считали, что между ними и продавцами должны быть более тесные отношения. Большинство женщин, проработав 2-3 дня, получали непристойное предложение и в случае отказа, их тут же увольняли. Самое интересное, что возраст продавца, в данном случае, как и возраст «хозяина» значения не имел.
Наслушавшись всех этих ужасов, я стала подумывать о возвращении домой, но помог случай. На квартире, где я остановилась, жила женщина, работавшая на Черкизоне в туалете, она знала многих торговцев и пристроила меня к одному «очень достойному мужчине, который поклялся, что приставать не будет».
Это было предисловие, а теперь, собственно, история.
«Достойного мужчину» звали Азис, ко мне, в самом деле, не приставал, исправно платил деньги после каждого рабочего дня, при этом, правда, неимоверно ныл, что скоро пойдет с протянутой рукой и дети его буду голодать из-за того, что я плохо торгую. Торговал Азис «кожей», большей павильон — контейнер был увешан кожаными мужскими и женскими куртками. Быстро дав вводные инструкции о ценах и качестве «его лучшего» товара, Азис целыми днями пропадал в кафе, периодически забегая и забирая выручку.
Проработав две недели, я стала привыкать к новым реалиям своей жизни, к странностям Азиза : он каждое утро начинал рабочий день с того, что подходил к большому зеркалу, долго себя рассматривал со все сторон, а потом обращался ко мне:
— Ну, скажи честно, я же красивый, правда?
В тот день, о котором пойдет речь, Азис, как всегда, ушел в кафе, я осталась в контейнере одна, покупателей не было. И вдруг в контейнер вошла молоденькая девушка, худенькая, совсем. как подросток. По ее заинтересованному взгляду я поняла, что ей, действительно, нужна кожаная куртка.
Мы с ней разговорились и вскоре девушка уже примеряла тоненькую лайковую курточку, которая сидела на ней, как литая. Глаза загорелись: Беру! Но выяснилось, что денег не хватает, курточка стоит 4500, а у нее только 2000.
Оказалось, что девушка живет недалеко — всего две остановки метро, съездит домой за недостающей суммой.
— Только уберите, пожалуйста, куртку, чтоб никто не купил.
— Девушка, оставьте задаток и я уберу.
Дальше события развивались стремительно, она сунула мне в руки свои две тысячи и бегом побежала к выходу, на ходу крича:
— Я быстро!
Обалдевшая, я даже не успела сказать, что задаток — это 100 рублей.
Так, с купюрами в руке, меня и застал вернувшийся Азис. Быстро «въехав» в ситуацию, забрал деньги и сказал:
— Быстро собирайся и уходи!
— Почему?
— Девчонка вернется, я скажу, что знать ничего не знаю.
— Ты это серьезно?
— Серьезней не бывает, быстрее уходи!
Я поняла, что он не шутит, такая злость закипела:
— Никуда я не пойду!
Тогда он стал выталкивать меня из контейнера, при этом матерясь, как сапожник. Силы были неравные, мужик здоровый и я начала кричать. На мои крики сбежались соседи-торговцы, Азис что-то громко объяснял им по-азербайджански, махал руками и показывал на меня.
Не знаю, чем бы все кончилось, но в этот момент пришла девушка, да та самая, что отложила куртку. Запыхавшаяся, видимо, бежала:
— Вот, я привезла деньги.
Все сразу замолчали, Азис зловеще мне сказал полушепотом:
— Попробуй только ей рассказать!
И тут же заулыбался, пошел девушке навстречу:
— Проходи, красавица, мы тебя ждем.
. Когда довольная девушка с курткой уходила, я не выдержала и окликнула ее:
— Девушка, запомните, задаток за любую вещь на рынке 100 рублей. Вы могли остаться без денег!
Ее счастливое выражение лица сменилось на растерянность и она как-то понуро побрела к выходу.
С Азизом мы разругались в пух и прах, с работы он меня выгнал, конечно, но я успела сказать, что ухожу сама, с таким уродом работать не собираюсь. Это я так осмелела, потому что увидела около контейнера двух охранников, а охрана на Черкизоне всегда была за продавцов.
. Лет через пять случайно столкнулась с Азизом у метро, честно говоря, испугалась, а он заулыбался:
-Как я рад тебя видеть! Как здоровье?
Источник: pressa.tv
Здесь был Черкизон. О том, чего нет
Там, где пять с лишним лет назад прилавки ломились от барахла, звучала разноязыкая речь, будоражили обоняние приятные и не очень запахи, сегодня гуляет ветер, валяются бумажки, да бурьян прорастает сквозь асфальт. При виде этого огромного, все еще неприякаянного участка ценной московской земли проснулась. да-да, не бейте, ностальгия по Черкизовскому рынку. Я собрала свои немногочисленные материалы про него и представляю их вашему вниманию.
А пока я готовила этот материал, появилась информация о двух совсем свежих и очень печальных потерях в Москве, и я решила добавить ее в этот же пост. И получился пост-прощанье.
Я неплохо была с знакома с Черкизовским рынком (родня живет рядом), и при всех издержках такого соседства могу сказать честно — мне его жаль. С ликвидацией Черкизовского исчез (переродился? переместился?) некий пласт жизни, о котором благополучные москвичи предпочитали не знать. По сути на северо-востоке Москвы существовало отдельное мини-государство со своим народонаселением (по некоторым оценкам, здесь жили, месяцами не выходя за пределы рынка, несколько десятков тысяч человек), языками (в почете вьетнамский и китайский), неписаными законами и традициями, транспортной системой (автобусы с территории рынка уходили в десятках направлений, вплоть до Среднеазиатских столиц). Здесь можно было за пару часов перенестись в атмосферу Индии (как-то забрела в отсек, где не было ни одного европейского лица. а только индусы в тюрбанах), Китая, Вьетнама, Турции и чуть ли не всех азиатских стран, отведать кухни разных народов, причем в варианте не для туристов, а «для своих», понаблюдать за чужой жизнью в ее «изнаночном» варианте. Здесь я пару раз забредала в уголки, где было страшновато, а один раз в конце рабочего дня чуть было не оказалась запертой в бесконечном лабиринте опустевших рядов.
Если же судить с практической точки зрения, то это была это была палочка-выручалочка при покупке мелочевки. Да-да, многие мои одежки были с Черкизовского, и некоторые из них — вполне достойные. К примеру, как-то я купила очень удачные босоножки на базаре в Праге, и сносив их, сокрушалась, что в Москве ничего похожего нет. Муж уговорил пойти на Черкизовский, и примерно через час хождений по обувным рядам нашлись практически такие же!
Я долго собиралась устроить фотосессию на Черкизовском, но так и не успела до закрытия. Представляю немногочисленные фото вчерашнего и сегодняшнего дня Черкизона
2014
2.
2007.
4.Я иду вдоль ограды рынка. Вдоль нее выстроились многочисленные едальни народов — обитателей рынка. Иногда даже с улицы можно было разглядеть игроков в нарды. В общем, такие кусочки понятной для них и далекой от нас жизни.
2009
6.Доска объявлений рынка. Гегемонии русского не замечено.
И снова 2014.
7.Кремль в Измайлове с его непарадной, «рыночной» стороны. Небольшая часть стихии Черкизовского переместилась сюда. Но сюда, в отличие от Черкизовского, меня совсем не тянет.
8.Это всего лишь вход на территорию вернисажа (по сути того же рынка)
И о двух недавних потерях.
27 октября был закрыт и опечатан Арт-теплоход «Валений Брюсов» — по мнению Афиши, лучшее новое культурное пространство Москвы. То ли нарушение санитарных норм, то ли конфликт собственников.
Открывшись в июле (правда с многочисленными недоделками), Брюсов проработал около двух месяцев, в сентябре был закрыт, но в конце сентября открылся вновь (не зря, зайдя в октябре в снискавшее всеобщую любовь кафе греческой кухни, сразу почувствовала: что-то не так). На этот раз «Брюсова» закрыли как минимум на три месяца, дальнейшая его судьба туманна.
А 31 октября под протесты Архнадзора и москвичей начался снос бассейна в Лужниках, под предлогом «реконструкции» к чемпионату мира. В результате «реконструкции» от старого бассейна не останется ничего, кроме нескольких барельефов.
Вот такие невеселые дела происходят в сегодняшней Москве.
Ну а опрос я посвящу главному «герою» сегодняшнего поста — Черкизовскому рынку.
Источник: moscow-i-ya.livejournal.com